ПАНЕВА (Рассказ, Владимир Новиков)
Это такая была нижняя юбка, сшитая из кусков прочного домотканого материала.
Когда я появился на свет, еще шла война, практически ничего не было, и люльку мне
сделали разорвав старую паневу. Мама каждый день уходила на фабрику работать,
ведь тогда никаких декретных отпусков не было, и я был поручен бабе Анне, которая
жила на нашей улице через два дома от нас.
- Когда я приходила с работы, - рассказывала мама, - ты сынок сидишь, бывало, на
паневе. Не кричал, не плакал. Баба Анна мне все говорила: «какой у тебя Дуся сын
хороший, сидит себе тихонько весь день и играет в кубики».
Вихрем промчались годы. Я успел побывать и поработать во многих местах. Куда
только судьба не забрасывала. И университет окончил, предварительно отслужив в
армии, и за границей побывал, занимаясь научной работой, да и много еще чего
испытал. Маму старался навещать как можно чаще. В последнее время она была уже
старенькая и мы с женой даже хотели перевезти ее в Москву, к себе на квартиру. Но
она настолько привыкла к своему домику с небольшим огородом и двумя старыми
уже яблонями, обнимавшими терраску, что лучше было ее не тревожить. Недаром
ведь говорят, что старики после переезда в другое место долго не живут. И вот, мама
тяжело заболела, - у нее случился инсульт. Врачи говорили, что таких больных лучше
лечить дома. Конечно, я сразу же переехал жить к маме, чтобы ухаживать за ней.
Жена мне ничем существенным помочь не могла, так как у нее к тому времени на
руках тоже была больная мама – моя теща.
Не буду здесь подробно рассказывать, насколько это трудно, - ухаживать за такими
больными. Ведь теперь мама была практически обездвижена. Не могла даже сама
перевернуться с боку на бок. Я сам себе удивлялся, - как это я, будучи раньше
довольно брезгливым, теперь лихо справлялся с обязанностями санитара. Кроме того,
надо было и в магазин, и к врачам, и в аптеку, доставать специальные впитывающие
пеленки-простыни да и много еще чего, еду приготовить, маму покормить, самому
чего ни будь поесть. Следить, чтобы пролежней не было, ведь как мне объяснил
невропатолог, половина таких больных погибает в первые два месяца или от
инфекции связанной с пролежнями, или от повторного сердечно-сосудистого
заболевания.
Лежала она у меня абсолютно голая, под двумя-тремя одеялами, так как одевать ее
уже было практически не возможно, да и нерационально. Чтобы посадить ее на
специальный стул, я брал ее одной рукой за плечи, подсовывая руку, а другую руку
подсовывал под колени. И так по нескольку раз в день. В доме было тепло – работало
газовое отопление. Приходящие по моему вызову врачи, удивлялись: как это, лежит
голая, а хоть бы что – ни единого хрипа в легких. А за счет этого у нее и пролежней
почти не было, хотя, конечно, я все время смазывал подозрительные места
специальной мазью. Уставал я сильно, а главное, - психологически вся обстановка
действовала на меня. Случались у меня и нервные срывы, после которых мне было
больно и стыдно, когда я, наконец, вспоминал, что для меня сделала и значила мама.
Если бы у меня был хоть какой ни будь, предварительный опыт! Но жизнь наша
устроена так, что все самые главные события, как правило, неповторимы. И мы к ним
всегда не готовы.
А время бежало быстро. Прошли самые опасные первые месяцы, год, полтора, и мне
стало казаться, что состояние мамы стабилизировалось, и так она сможет лежать
сколько угодно долго. Даже врач-терапевт, как-то жалея меня, после того как я сделав
уборку, все что можно почистив и помыв, сам не успел толком переодеться к приходу
врача в чистое, сказала: «мужчина, поберегите себя, а то через некоторое время,
бабуля будет лежать по-прежнему розовенькая, а вы сами заболеете». И она
посоветовала положить маму в больницу на платное койко-место. Но мы-то с женой
поездили по таким больницам, и нам было ясно, что она в таком состоянии не
протянет там и недели. Невропатолог мне еще раньше говорил, когда я спрашивал его
об этом: «кто за нее там будет бороться?».
Да и не было у меня никакого желания отдавать маму в чьи-то другие руки. Ведь я
уже привязался к ней как к малому ребенку. Невозможно было не любить ее. Ту,
которая когда-то принесла меня в этот мир, охраняла и оберегала как могла,
поставила на ноги в тяжелейших условиях, урывая последние крохи из своей такой
маленькой зарплаты. Казалось бы, обездвиженная и практически ничего не
говорящая, - но это была мать, так нужная мне. Это была все та же мама, которая
поддерживала меня в трудные минуты, готовая сразу заступиться, невзирая ни на что,
отдать все, что у нее было, чтобы только помочь сыну. Придешь иногда с мороза: -
ровно горит АГВ бросая в полумраке отсветы на пол, мама жива, лежит как ни в чем
ни бывало, и кажется что вошел в какой-то магический круг, неприступную крепость.
И что, вот так, - можно жить сколько угодно долго с сознанием, что ты нужен
другому.
Иногда я подстригал ее, очень коротко, осторожно поддерживая голову – ведь она,
сидя, уже не могла оторвать ее от высокой спинки стула. Она забавно как-то
морщилась – совсем как ребенок! И видно было, что ей это приятно. Я же с
некоторым трепетом держал в своих руках голову «предка»! Словно бы это -
драгоценный сосуд, наполненный сакральной материей! Ведь, где-то в недрах его
теплой субстанции однажды возникли волевые импульсы, неуловимые и неясные
желания, веяния, какие-то, может быть сверхслабые электрические токи, результатом
которых и было мое появление на свет. А сколько мудрости было у этого предка!
Всегда приветливая, добрая до непрактичности, -казалось бы; всегда с душой
нараспашку, она как бы являла собой тот глубинный народный тип человека-
будетлянина о котором так долго мечтали и гадали все утописты-реформаторы.
Как-то, по случаю дня победы, ей прислали приветственную телеграмму от
губернатора, к которой прилагалась и некоторая сумма денег. Я прочитал. И вот,
после паузы, она произнесла: «кто такой?». После этого, весь этот день был какой-то
светлый: вот ведь, сказала внятно, да не просто произнесла, но и поняла, что кто-то,
незнакомый ей раньше, ее поздравил! Затеплилась надежда. Казалось, еще немного, и
она пойдет на поправку.
Но это только казалось. Мама постепенно все больше слабела. Последние слова,
которые я от нее услышал: «панева…, сыночек…». Конечно, она чувствовала, что
сын находится рядом с ней. Наверное, уже не было сил больше ни на что другое, и
она, собрав все остатки угасающего сознания, произнесла то, что было для нее самым
дорогим, что все время присутствовало в ее мыслях! Вот так и замыкается круг жизни
– на что-то ослепительно светлое, невыразимо притягательное и чудесное! А что
может быть прекраснее и более волшебно, чем рождение сыночка среди неописуемо
трудной, полной лишений и тягот немыслимой жизни, во время той страшной войны,
в которой уже ясно обозначился победный перелом.
Ушла мама в жарком августе, когда был небывалый урожай яблок. Их уже почти и не
собирали, и они бесхозно лежали под каждой яблоней. Как будто бы она, с ее
всегдашней, не знающей границ щедростью, не пожелала уйти просто так, и еще раз
отдарила дарами всех нас - живых…
|
